«Слово и дело государево» в эпоху Петра Великого

В этом году исполнилось 350 лет со дня рождения российского императора Петра I. Его деятельность вызывала и вызывает противоречивые отзывы: выдающийся реформатор, пробивший «окно в Европу», первый российский революционер, антихрист. Редакция «ЧС-ИНФО» подготовила цикл публикаций, посвящённых разным сторонам жизни России в ту далёкую эпоху. О политическом сыске и судебных процессах в годы правления Петра I редакции «ЧС-ИНФО» рассказал известный историк, профессор кафедры теории и истории государства и права Юридического факультета СибУПК, доктор исторических наук Владислав Кокоулин.

— Владислав Геннадьевич, чем отличались преступления в петровскую эпоху от преступлений наших дней?

Мы сейчас выделяем административные и уголовные правонарушения, в петровскую эпоху преступления делились на «партикулярные» (частные) и государственные. Причём к последним относились служебные проступки чиновников. Пётр считал, что чиновник-казнокрад, взяточник или мошенник наносит государству больший вред, чем воин, изменивший присяге на поле боя. Конечно, государственные преступления впервые были выделены в отдельную группу уже в Соборном уложении царя Алексея Михайловича 1649 года, но именно в петровскую эпоху их рамки резко расширились.

— Какие государственные преступления считались самыми опасными?

Самым страшным государственным преступлением считалось покушение на жизнь и здоровье царя. Причём речь идёт не только о реальной угрозе. Насколько можно судить по известным источникам, реальных покушений на императоров и императриц в XVIII веке не было. Однако в те времена считали, что государя можно «испортить» при помощи магии, приворота или сглаза. Например, многие люди того времени искренне верили, что Екатерина I и Александр Меншиков «обвели» Петра I «кореньем».

Защита императоров от волшебников и колдунов была важнейшей задачей политического сыска, арестовывали и допрашивали всех, кто мог говорить или мог знать о чьих-то намерениях «портить» государя.
В основе этой борьбы лежала вера в то, что договор с дьяволом вполне возможен, причём это признавалось на законодательном уровне: за вступление в договорные отношения с дьяволом закон требовал сжигать на костре.

Необходимо вспомнить, что в те времена лечили людей тоже травами и кореньями, поэтому любого тогдашнего врача можно было признать колдуном, что иногда и случалось. И тогда начиналось следствие.
Кроме этого, страшными государственными преступлениями считались измена, бунт, заговор, самозванство, «непристойные слова» о царствующей особе, «непитие за здравие государя» и даже описки в документах при написании титула императора.

— А как начиналось следствие?

Обычно с того, что кто-то публично объявлял о том, что он хочет заявить властям о совершённом или готовящемся государственном преступлении. «Слово и дело государево!» — публично возвещал доносчик.
А дальше самого доносчика отправляли в органы политического сыска.

— Какие были органы политического сыска в XVIII веке?

В начале XVIII века был создан Преображенский приказ. Именно ему было поручено вести следствие по делу о стрелецком восстании. Успешное ведение дела привело к тому, что в 1702 году Пётр специальным указом закрепил за Преображенским приказом ведение следствия и суда по «Слову и делу». Через некоторое время после смерти Петра Преображенский приказ был ликвидирован, но его помещение, штат следователей и заплечных дел мастеров использовались для политического сыска практически до начала царствования Александра I, то есть почти 80 лет.

Для ведения следствия по делу царевича Алексея Петром была создана Тайная канцелярия. После завершения дела царевича Алексея Тайная канцелярия распущена не была — ведь она находилась в Петропавловской крепости, что было удобно для сыска. Поэтому когда поступал очередной донос, Пётр I передавал дело в Тайную канцелярию. При Петре II Тайная канцелярия была заменена на Верховный тайный совет, появившийся при Екатерине I. А потом Тайная канцелярия возродилась уже в правление Анны Иоанновны.

— Вернёмся к следствию…

Заявляя «Слово и дело!» на площади, доносчик часто не подозревал, что его ожидает. Его сразу же арестовывали и отправляли в тюрьму, где он мог провести несколько месяцев. Такая же участь ждала ответчика и свидетелей — пока шло следствие, они все сидели в камерах сыскного ведомства.

Было бы ошибкой считать, что доносчика принимали в сыскном ведомстве с распростёртыми объятьями. С одной стороны, о нём заботились, но, с другой стороны, если он не мог доказать с помощью фактов свой донос, то его ждала смертная казнь.

— А как он мог доказать свой донос?

При помощи фактов и свидетелей. Причём он должен был в точности передать «непристойные слова», сказанные ответчиком. Неточность в их передаче или приблизительный пересказ рассматривался не просто как ложный донос, а как новое преступление — произнесение «непристойных слов» уже самим изветчиком с соответствующим новым следствием уже в отношении самого доносчика.

Доносчику приходилось нелегко, если ответчик не признавал правильности доноса. Просто катастрофой для доносчика становилось то, когда хотя бы один из свидетелей отказывался подтвердить сообщённое доносчиком. Если же доносчик пытался уточнить свой донос, то это вызывало подозрения у следователей, и доносчика подвергали пытке.

Если доносчик не смог довести свой извет до конца, то считалось, что он сам измыслил «непристойные слова», которые и приписал ответчику. Именно так расценили в Тайной канцелярии в 1721 году «недоведённый донос» матроса Сильвестра Батова. Его пытали, а потом приговорили к наказанию кнутом и ссылке на каторгу.

Если же доносчику всё же удавалось доказать правильность своего извета, то его заковывали в кандалы полегче и освобождали от цепи. Могли даже отпустить домой с обязательством регулярно являться в органы сыска и отмечаться там. За «небездельный» донос он мог получить награду, причём суммы варьировались от 2 до 1 000 рублей. Иногда доносчик получал часть имущества преступника, иногда — повышение по службе, новые чины и звания.

— Зная о возможной жестокой участи, почему же всё-таки доносили?

Потому что было такое преступление как «недоносительство». Если вдруг выяснялось, что кто-то мог знать, например, о «заговоре», или мог слышать «непристойные слова» об особе государя, но не донёс, то он становился уже не изветчиком, который всё-таки мог иногда доказать правильность доноса, а обвиняемым со всем вытекающими последствиями.

Характерно, что доносительство в те времена настолько въелось в души людей, что зафиксированы случаи доносов на самих себя. Человек сообщал органам сыска, что он спьяну «болтал, а что не помнит», и тогда следователи под пыткой заставляли его вспомнить «непристойные слова».

— Как происходил допрос обвиняемого?

Начинался он с расспроса у дыбы: ответчика подводили к дыбе, чтобы он посмотрел или как готовят инструменты для пытки, или как пытают других. Но даже если обвиняемый после этого чистосердечно признавался, это не спасало его от пытки.

— Почему?

По понятиям того времени мерилом искренности человека была именно пытка. При расследовании обычных преступлений от пытки освобождались дворяне, люди старше 70 лет, недоросли и беременные женщины. Но при расследовании политических дел эти правила не соблюдались.

— Что происходило после того, как обвиняемый «сознался»?

Завершив расследование дела, чиновники сыска составляли выписку по материалам дела, которую передавали на рассмотрение государю. Только он мог решать, какому наказанию подвергнуть обвиняемого. Но мог и помиловать. Такое тоже бывало.

Временные судебные комиссии — «Генеральные суды» — появились в начале XVIII века и действовали весь век. Их образовывал император для рассмотрения какого-либо конкретного дела. Самым известным из подобных судов был суд по делу царевича Алексея. В состав суда вошло 128 человек — вся чиновная верхушка. Понятно, что позиция суда не могла быть объективной. Во-первых, позиция царя в отношении сына-изменника была хорошо известна всем чиновникам. Во-вторых, все чиновники были зависимы от царя и не могли высказать другого мнения. Этот суд нужен был, по мнению исследователей, для того, чтобы не шокировать европейское общественное мнение, которое к этому времени уже стало значимым фактором международных отношений.

— Как относилась православная церковь к преследованиям по политическим делам?

Как ни странно, их роль была весьма далека от роли утешителей и искателей правды. Священник в петровские времена стал считаться должностным лицом, которое служит государству наряду с другими чиновниками. Священнослужители действовали как помощники следователей, увещевали и исповедовали узников, а потом тщательно отчитывались перед чиновниками сыска.

Когда устраивались судилища над важными государственными преступниками, то в составе суда обязательно присутствовали высшие церковные иерархи. Правда, они ни разу не подписали смертных приговоров, ссылаясь на то, что церковные соборы запрещают им выносить приговоры в светских судах. Но и не противились смертным приговорам.

Власть относилась к священникам как к обычным подданым, и они также могли стать жертвой политического сыска: их также могли арестовать, пытать и казнить.

Но и сама церковь не противилась этой системе. Ведь она помогала ей справиться с теми, кого она считала своими заклятыми врагами — старообрядцами. Когда рассуждают о том, что в России не было ужасов католической инквизиции, то скрывают тот факт, что её роль с успехом выполняли светские органы политического сыска, которые взяли на себя функцию защиты православной веры в её официальной версии.
Законодательство о старообрядцах в начале XVIII века неуклонно ужесточалось. Старообрядцы реально не угрожали царской власти. Но они угрожали православной церкви, которая при помощи органов политического сыска доводила старообрядцев до самосожжений, которые и заменяли костры европейской инквизиции.

Лишь в правление Екатерины II репрессии против старообрядцев ослабли. Но при ней началась борьба с хлыстами и другими сектантами.

Подготовила
Марина Вдовик