Семья с одним ребенком – это только зародыш семьи
Фото: pixabay.
Недавно ЧС-ИНФО объявил о запуске проекта «Многодетные семьи – будущее России». Первое интервью в этом цикле – с ученым, выросшим в многодетной семье. Младший научный сотрудник Лаборатории 2 Института ядерной физики СО РАН Вячеслав Иванов рассказывает, как его родители ценили образование и к чему это привело, а также о ситуации в российской науке сегодня.
– Сколько у вас братьев и сестер?
– Нас было пятеро: четверо братьев, одна сестра, я – самый младший. Больше всего это повлияло на привычку мысленно делить все на пятерых или семерых (вместе с родителями). Помнить, что ты — не один. Этакая прививка от эгоцентризма. В девяностых, на которые пришлось мое детство, делить было непросто.
Положение младшего породило стремление быстрее «оторваться от пуповины» и начать самостоятельную жизнь.
А еще семья привила мне обостренное чувство социальной справедливости и, если так можно выразиться, просвещенно-просоветские политические предпочтения. В моих детских воспоминаниях из 90-х есть эпизод, где я стою с матерью «на ковре» перед начальником, и она просит его не увольнять с работы отца. Мне физиологически отвратительно любое проявление социального неравенства. Я никогда не буду симпатизировать монархии, поскольку это — кристаллизованный социальный «расизм».
«Я не понимаю смысла семьи с одним ребенком.
Это зародыш семьи, но еще не семья»
Я не хотел бы, чтобы кто-то решил, что многодетность — это бедность. Но я и не хотел бы её романтизировать. Так или иначе, я ни разу не пожалел, что вырос в многодетной семье и сам, если даст Бог, хочу создать такую же. Как говорят, «вопрос о том, любите ли вы детей — это вопрос о том, любите ли вы людей». Я — люблю. И не понимаю смысла семьи с одним ребенком. По-моему, это зародыш семьи, но еще не семья.
— Кто по профессии ваши родители?
— Они авиатехники — специалисты по черным ящикам. Покойный отец вообще был хорошим специалистом по электронике.
— Ценилось ли в семье образование?
— Оно ценилось, я бы сказал, панически, поскольку платную учебу в вузе родители бы не потянули. Старательность в учебе прививалась так: в два часа ночи ты спишь, а мать обнаруживает у тебя в дневнике двойку по русскому языку. Через минуту ты уже не спишь, а сидишь и зубришь правила, пока не выучишь. На следующий день в дневнике — пятерка.
Но помимо цинично-прагматичного интереса к знаниям была и бескорыстная любовь к ним, перешедшая от отца, много читавшего и интересовавшегося наукой до своего последнего дня. Отец был, с одной стороны, технарь и любитель науки, с другой — поэт-романтик, всю жизнь писавший стихи. Вечерняя прогулка под звездным небом с ним часто превращалась для меня в урок астрономии и лекцию о корпускулярно-волновом дуализме. Он не оставил мне денежного состояния, но передал эту романтическую восторженность перед Космосом — вот мое наследство.
В доме была обширная отцовская библиотека художественной и научной литературы. Открываешь книгу — и погружаешься в другой мир. Особенно интриговала научная литература: ничего непонятно, тут графики, здесь формулы, но от этого только больше хочется понять, что эти люди знают такого, что мне пока недоступно. И я запоем читал.
Сейчас мне тридцать, но я застал времена без интернета и персонального компьютера. Их отсутствие делало книги вполне себе развлечением. В многодетной семье для чтения только одно препятствие — дефицит личного пространства, требуется уединение. В этом отношении мне в детстве повезло — я пролежал несколько месяцев в больнице с переломом и с кучей интереснейших книжек. Выписался я законченным книгоголиком.
— Чем именно вы занимаетесь сейчас?
— Физикой элементарных частиц на электрон позитронных коллайдерах. Изучаю отдельные адронные конечные состояния электрон позитронной аннигиляции, разработал методику идентификации типа частиц с использованием машинного обучения. Кроме того, занимаюсь дизайном, моделированием и оптимизацией подсистем проекта детектора Чарм-Тау Фабрики в Новосибирске. Еще преподаю различные курсы высшей математики на физфаке НГУ.
— А кем стали братья и сестра?
— Три брата стали бизнесменом, программистом и специалистом в авианавигации, соответственно. Сестра стала матерью троих детей, домохозяйкой, шьет оригинальные детские игрушки. Мы не стали наркоманами и не свернули на кривую дорожку, хотя уличная среда толкала туда.
Проблема не в качестве образования, а в том, что мы не используем и десятой доли потенциала тех, кто его получил
Однако в шаге от нас проживала очень схожая многодетная семья, в которой судьба детей сложилась иначе. Решающим фактором является интеллигентность самих родителей. Родись я в другой семье, моя другая мать была бы инертна в вопросе образования и не настояла бы на моем переходе в физико-математический лицей. И был бы я сейчас не ученым, а банковским клерком.
— Почему вы решили заниматься наукой?
— Поступив в физико-математический лицей, я начал проявлять способности и побеждать в олимпиадах по физике. Среди них оказалась вступительная олимпиада физфака НГУ.
Решение посвятить жизнь именно физике элементарных частиц вызвано желанием заниматься именно той областью, которая является наиболее фундаментальной и, возможно, наиболее сложной. Я хотел реализовать свой максимум, и если бы занялся чем-то менее фундаментальным и более прикладным, я бы сильно продешевил и омрачил свой последний час сожалениями об элементарных частицах. В самом деле, что может быть более неразумным, чем прожить свою жизнь как слепой червь, ни разу не поинтересовавшись, как на самом фундаментальном уровне устроен Космос, в котором ты оказался?
Занятие фундаментальной наукой обладает экзистенциальной ценностью, то есть само по себе составляет смысл жизни. Сам факт существования Космоса и человека с его сознанием в нем — это самое удивительное и даже скандальное происшествие. «Почему есть Бытие, а не Ничто?», — спрашивают философы. Я бы сказал, что ученые — это комиссия, занятая расследованием причин и форм Существования. Мы так привыкли к рутине существования, что не находим в нем ничего необычного. Необходимо некоторое умственное усилие для «отстранения» от автоматизма восприятия существования как чего-то обычного. Казалось бы, для человека тот факт, что он был взят из небытия и вброшен в сознательное существование, должен быть настолько скандальным, что для человечества наипервейшим приоритетом должна обладать деятельность ученых, то есть комиссии по расследованию причин этого «происшествия». Где, как и почему мы оказались? В реальности же приоритет деятельности ученых — первый, но с конца.
Я говорил о фундаментальной науке, о физике, но нужно признать, что правда физики — неисчерпывающа. Физика не объясняет феномен сознания и механизм влияния сознания на физическое (а это влияние, я готов утверждать, есть). Таким образом, куда ни глянь — в космос ли, в микромир или в собственное сознание — мир полон загадок. При этом ученые считаются «чудаками», от них требуют найти своей деятельности какое-то прагматическое оправдание, какое-то «увеличение надоев».
В действительности же ученые — это как раз- таки нормальные люди, находящие достойным обсуждения и скандальным то, что и является таковым, а не то, что показывают в ток-шоу. Их интерес к миру, в который мы попали, не нуждается в оправдании, в оправдании нуждается его отсутствие.
Я, конечно, не хочу излишне романтизировать науку. Многих молодых ученых обескураживает контраст между романтическим ореолом, окружающим фундаментальную науку, и той кажущейся мелочью и рутиной, которой они в её рамках занимаются. Наука в целом — великолепный собор, но вклад большинства даже очень хороших ученых в него — это полтора кирпича. Однако без множества этих вкладов не будет научной картины мира, а без неё человек — слепой червь.
— Многие считают, что в фундаментальной науке нет смысла, что главное — это прикладная наука, и вообще всё должно приносить выгоду. Полагаю, вы так не считаете?
— Периодически я слышу новость о том, что Япония, Китай или кто-то еще поборются за право построить у себя новый коллайдер. Наверное, они умеют считать деньги хуже нас?
Фундаментальная наука, включая установки класса «мегасайенс», приносит выгоду, но косвенно, и масштаб экономического эффекта трудно спрогнозировать. Часто, если дело происходит не в России, создается экспериментальная установка с предельными или даже запредельными для текущего технического уровня характеристиками. Эта запредельность требует инноваций, в том числе и развития прикладной науки. В процессе создания установки отпочковываются фирмы, занимающиеся инновационным производством новых материалов, кристаллов, фотодетекторов, быстрой и радиационно-стойкой электроники… Для хранения и распределенной обработки огромного количества данных с установки требуются суперкомпьютеры, нужны специалисты по организации такой инфраструктуры. Работая на установке, множество людей обучаются передовым методам анализа данных, включая машинное обучение, и затем распространяют свои компетенции в различных отраслях экономики.
Почему Япония или Китай борются за право построить у себя коллайдер? Потому что для них заниматься фундаментальной наукой — это способ «быстро бежать», способ генерировать инновации. Нет другого пути: чтобы быть здоровым, нужно вести здоровый образ жизни и заниматься спортом; чтобы порождать наукоемкий бизнес, общество должно вести «научный образ жизни», реально заниматься большими научными проектами, а не довольствоваться тем, что мы абстрактно имеем хорошее образование и чисто теоретически можем что-то создать.
— Какие проблемы в научной сфере есть сейчас в России?
— Я не могу говорить про все отрасли, возьму то, что у меня перед глазами. А именно —уникальную научную школу физики частиц ИЯФ СО РАН и проект Супер Чарм-Тау Фабрики, который был внесен в российский список проектов класса «мегасайенс». Наш институт связывает свое будущее с ним, однако финансирование не одобрено, и поэтому проект топчется в стадии проработки уже лет десять. По завершении эксплуатации действующих коллайдеров, которые, надо признать, создавались при жесточайшем дефиците средств и потому далеки от рекордных характеристик, уникальную научную школу ИЯФа по физике частиц неизбежно ждет скукоживание, вымывание кадров, а может, и исчезновение.
«Научный образ жизни» для страны должен быть не менее важен, чем футбол
Иногда кажется, что проект нужно переименовать в «Ледовый Дворец» или «Футбольный Стадион» — тогда государство точно обратит на него свой взор. Необходимо понять, что «научный образ жизни» для страны, вроде бы борющейся с отставанием, не менее важен, чем ЗОЖ и футбол.
У нас часто принято критиковать образование. Я же вижу проблему больше не в качестве образования (в передовых странах она часто не лучше), а в том, что мы часто не используем и десятой доли потенциала тех людей, которые его получили. Типичная картина: молодой человек получил образование, и, подстегиваемый патриотизмом, поспешил прийти в ИЯФ. Сейчас он вынужден работать на далекой от передового уровня установке, но у института есть масштабный проект, который государство почему-то десятилетиями не финансирует, предпочитая науке футбол. Студенту предлагается десятилетиями мариноваться в режиме «надежды юношей питают», реализуя от силы 10 процентов своего потенциала. Естественно, наиболее амбициозным студентам быстро надоедает хоронить себя заживо, и они собирают вещи. Итак, студент думал, что Родина нуждается в нем, иначе зачем она дала ему образование? В действительности же Родина тяготится им и его «научным попрошайничеством» на «мегасайенс»».
Итак, проблема не в образовании, а в простое и в утечке мозгов, спровоцированной тем, что человек не может найти своему образованию точку приложения, в которой его потенциал будет максимально реализован. В идеале я хотел бы, проходя мимо институтов в Академгородке, быть уверенным, что в их стенах ученые реализуют максимум своего потенциала, занимаясь наукой переднего края на передовом оборудовании. Я хотел бы, чтобы в России любой научный коллектив, способный создать что-либо передовое, занимался бы созданием этого, а не прокисал десятилетиями в собственном соку отсталости, получая копейки на поддержание штанов. Я хотел бы, чтобы в России не ученые стыдливо «попрошайничали» у государства, а государство само приходило к ним и спрашивало, какие им необходимы ресурсы для того, чтобы они выжали максимум из своего интеллекта и знаний на благо самого государства. Да, наверное, в бюджете недостаточно средств для финансирования каких-то проектов фундаментальной науки. Но тогда надо создавать такие проекты совместно с другими заинтересованными государствами.
— Каким вы видите свое будущее?
— Я строю свое будущее в зависимости от будущего научной школы ИЯФ, связанного с одобрением или неодобрением проекта Чарм-Тау Фабрики или другого, реализация которого позволит вернуться на передовые позиции в этой сфере.
Если это не нужно государству, если оно тяготится мною и мне подобными, я больше не буду мешать ему смотреть футбол.
| Читайте также: |
Поделиться:
| Если вы хотите, чтобы ЧС-ИНФО написал о вашей проблеме, сообщайте нам на SLOVO@SIBSLOVO.RU или обращайтесь по телефону +7 913 464 7039 (Вотсапп и Телеграмм) и через социальные сети: Вконтакте, Фэйсбук и Одноклассники |
