«Есть только миг между прошлым и будущим»…

Ранее ЧС-ИНФО публиковал первую часть расширенного интервью с доктором экономических наук Александром Кисельниковым, приуроченного к его 70-летию. Александр Андреевич обладает ярким публицистическим талантом, а его жизнь наполнена незабываемыми событиями разных исторических эпох, непосредственным свидетелем и участником которых он был. Публикуем продолжение разговора

Первое место работы — бескомпромиссный период

— Выражаясь языком Остапа Бендера, хоздоговор, который в администрацию вуза приносил условный главный инженер N, он же соискатель на получение диплома, был лишь «формой прикрытия для легального перераспределения государственных средств в пользу частных лиц». То есть задолго до введения платной формы обучения, по сути, легализовавшей продажу дипломов и ученых степеней, этот процесс подспудно созревал неофициально. Это, конечно, касалось не всех преподавателей и руководителей вуза, но уже через полгода главные «энергичные люди», занятые этим промыслом, мне были хорошо известны. Система работала таким образом, что заставляла преподавателя «не высовываться» и не мешать жить всем трем группам интересантов своей принципиальностью. Эти явления не являлись исключительной особенностью именно этого института. Это было распространенное явление по всей стране, просто НГУ и небольшой процент вузов в силу редкого стечения обстоятельств являлись исключением.

Проректор-наставник обходил теперь меня стороной.  Уволить меня было нельзя, поскольку я был молодым специалистом и ничего не нарушал, кроме того, был единственным дипломированным специалистом по матметодам во всем институте. Студенты и коллеги относились ко мне хорошо. Решать вопрос методом шантажа и угроз тогда было не принято. Оставалась аспирантура. Мне было предложено четыре целевых места на выбор: в Москву, Ленинград и два в Новосибирск. Я выбрал свою родную кафедру. Но до этого момента оставалось еще полтора года.

Я интенсивно работал, оттачивая преподавательское мастерство, чтобы донести хотя бы на минимально приемлемом уровне те знания, которые должны были усвоить студенты по моим предметам. Я, конечно, никому не хотел ломать жизнь своими двойками, но и халтурить не мог себе позволить.  Впоследствии эти усилия не прошли даром. Вскоре академик Аганбегян создаст специальный факультет при НГУ, где применялись активные методы обучения. Навыки работы с недостаточно подготовленной аудиторией мне очень пригодились. В этот год я сдал все четыре экзамена кандидатского минимума. К началу следующего учебного года я женился и привез свою юную жену в свою комнатку площадью шесть квадратных метров в общежитии. Через несколько месяцев руководство института выделило мне комнату в центральной части города площадью 26 кв. метров. Это было редкостью, ведь мне было всего 23 года и всего один год стажа работы в институте.

Летом 1975 года я отдал ключи от своей комнаты коллеге по кафедре (бесплатно, на три года), и мы с женой уехали в Академгородок. После окончания аспирантуры в сентябре 1978 года я прилетел в Иркутск с целью открепления от института, поскольку аспирантура была целевой.  Ректор в институте сменился, им стал профессор В.П. Иваницкий. Я изложил свою просьбу и протянул ему письмо, подписанное академиком А.Г. Аганбегяном. В письме было сказано, что Институт экономики просит открепить Кисельникова А.А., поскольку он занят решением задачи государственного значения. Взамен может быть направлен другой выпускник аспирантуры. Виктор Павлович прочитал письмо и сказал: «Другой нам не нужен, но и отказать Аганбегяну я не могу. Он первый раз обратился ко мне с просьбой».

Ордер на комнату я отдал своей коллеге, которая по-прежнему в ней жила. После отъезда я бывал в Иркутске не менее 20 раз. Со многими его жителями меня связывала многолетняя дружба — и по линии кафедры, и по линии науки, в рамках «Сибирского соглашения», а в последние 20 лет — по линии государственной статистики. Можно сказать, что этот город на красавице Ангаре — один из самых близких моему сердцу, а Байкал и, особенно, остров Ольхон, — это любовь навсегда.

P.S. Примерно в 2010 году в городе Екатеринбурге в актовом зале Уральского университета экономики и финансов проходила Всероссийская конференция по демографии. Присутствовали руководители территориальных органов статистики, ученые, представители органов управления. Вел заседание проректор этого университета В.П. Иваницкий, очень пожилой уже человек.  Это был он, бывший ректор Иркутского Института народного хозяйства.  Прошло больше 30 лет после нашей мимолетной встречи, я сильно изменился. Десятки тысяч человек прошли за эти годы перед его глазами, но он меня узнал. Когда я закончил доклад, он вышел из-за стола президиума, и на глазах изумленной аудитории мы обнялись.

Безрассудный поступок и ночная жемчужина

— С.Г.: Александр Андреевич, приходилось ли вам в жизни совершать необдуманные поступки, склонны вы к рискованным поступкам или предпочитаете все обдумать?

— А.К.: В принципе я стараюсь обдумывать свои решения и поступки, взвешивать риски. Но информации, знаний и времени для оценки рисков часто бывает недостаточно. Приходится действовать по интуиции или наугад. Часто от тебя вообще ничего не зависит, остается только положиться на судьбу. За пятьдесят с лишним лет моих авиационных перелетов одних только взлетов и посадок на самолетах и вертолетах разных типов было не меньше тысячи. В Афганистане за восемь лет войны погибло 13,5 тысячи наших солдат и офицеров, а от аварий на дорогах погибают более 50 тысяч человек ежегодно! И по другим разнообразным аспектам моей достаточно интенсивной жизни потенциально опасных ситуаций было больше, чем достаточно. Но, видимо, у меня есть ангел-хранитель, раз я дожил до такого возраста.

Многие совершают непоправимые поступки в состоянии, когда себя не контролируют, например, в пьяном виде. Но я ни разу в жизни не напивался до такой степени, чтобы потерять контроль над собой. В то же время неразумные, невынужденные поступки иногда совершал, причем, в абсолютно трезвом виде.

Приведу лишь один пример, но очень экзотический. В 1972 году после окончания четвертого курса НГУ я с моими друзьями-однокурсниками Женей Бойко и Колей Шишацким поехал на лето в путинный отряд на остров Шикотан. Там мы работали посменно без выходных на рыбозаводе, конкретно — на посол-ваннах. Работа не тяжелая, но смена длилась около 12 часов. Столовая работала бесплатно и круглосуточно. Спальный корпус находился рядом с работой. Соотношение численности девушек к парням — 100:8. В общем, полный коммунизм и даже лучше. Океанский воздух, молодой организм и умиротворенная обстановка, вызванная соотношением полов (даже собаки на острове не лаяли), делали свое дело: для полного восстановления сил мне хватало четырех часов сна в сутки. В оставшееся от рабочей смены и сна время мы изучали остров и искали на свою голову приключений.

Однажды я познакомился с капитаном, а затем и экипажем сейнера «Удалой». Сейнер имел приписку к порту Корсаков (Сахалин), а на Шикотан прибыл на сайровую путину. В один прекрасный день капитан пригласил меня на ночную рыбалку. Я с радостью согласился. Оставалась самая малость: нарушить государственную границу Советского Союза. Шикотан ведь находится в 80 километрах от Японии, на расстоянии прямой видимости. Граница представляла собой деревянный забор, отделяющий территорию рыбозавода от пирса, где швартовались сейнеры для выгрузки улова. В заборе было два отверстия, под которыми шли резиновые ленты транспортеров. По одному с завода на пирс поступали пустые ящики (тара), по второму в обратном направлении шли ящики с рыбой.

По пирсу ходили рабочие точно в такой же одежде, но со специальными пропусками. Перед транспортерами стояла контрольно-пропускная будка с часовым-пограничником. Видеокамер тогда еще не было. Пересечение границы происходило следующим образом: команда шла через контрольно-пропускной пункт и заговаривала зубы пограничнику, угощала сигаретами и т.д. Я в это время ложился спиной на ленту транспортера между ящиками и проезжал на пирс. Там я вставал и становился неотличим от рабочих с пропусками, поскольку на мне была точно такая же форма. Дальше команда проходила контроль, и мы вместе шли на сейнер.

Второй этап контроля был непосредственно перед выходом сейнера в море. Приходил наряд — один офицер и два солдата. Осматривали судно, но были две точки, куда они не заходили: каюта капитана (если он не приглашал) и место под антенной, где лежали спасательные плоты, накрытые брезентом. Потом сейнер уходил в открытое море. Вместо марша «Прощание славянки» практиковался такой ритуал: капитан открывал дверь своей каюты, выталкивал ногой в кают-кампанию (они были соединены) ящик коньяка.

На острове во время путины был строгий «сухой закон», поэтому пили в два раза больше, чем обычно — нарушали, как могли. В команде было 17 человек. Они выпивали ящик и шли спать до команды «полундра» — всем по местам. В относительно трезвом состоянии оставалось два человека: старпом (он был на мостике — «рулил») и помощник механика — он был внизу, в машинном отделении, и я — рядом со старпомом.

Уместно сказать еще об одном аспекте: на каждом судне, как мне рассказали, был осведомитель, по-простому — стукач. На этом сейнере он тоже был, и команда его знала. Вполне возможно, что они его сами выбирали на своем собрании, чтобы кого попало не назначили.  Никаких сигналов относительно лишнего человека на борту никуда не последовало.  Я же был гостем команды и никаких плохих мыслей у меня в голове не было.

У меня состоялось четыре ночных выхода на сейнере «Удалой» в открытое море и даже в Тихий океан: две удачных рыбалки на сайру: одна неудачная — из-за шторма дошли до острова Итуруп, а потом пустыми вернулись обратно; добыча крабов из японских ловушек с приключениями. Переход границы с моря на сушу осуществлялся в обратной последовательности, и пересекать забор-границу приходилось лежа на транспортере между ящиками с рыбой.

Что собой вкратце представляет рыбалка на сайру?  Сайра в переводе с японского на русский означает «ночная жемчужина». Ловят ее ночью. Сейнер идет по потенциальным рыбным местам, ощупывая прожектором поверхность моря. Вдруг столб отраженного света взмывает вверх. Это значит, что напоролись на косяк рыбы, и он отражает свет, как зеркало. Судно переходит на малый ход, включает гирлянды из голубых ламп вдоль бортов. Следует команда экипажу занять свои рабочие места. Сейнер медленно подходит к косяку рыбы и опускает кошельковый невод. Над ним включается мощная красная лампа. Рыба сама устремляется в невод.  Затем его поднимают и сайру фасуют в ящики, которые шли вместе со мной по ленте транспортера на пирс. Рыба нежная, поэтому фасуют аккуратно вперемешку с сухим льдом. Затем ящики спускают в трюм, где лежит лед, и укладывают в штабели. Если трюм забит уловом, возвращаются на базу. Там выгружают улов, сдают его на завод, приводят судно и снасти в порядок. Затем отдыхают до следующего выхода в море.

Во время второй рыбалки, видимо, устав от моих восторгов по поводу их морской романтики, капитан предоставил мне возможность на деле почувствовать, что представляет собой настоящий труд рыбака. Меня обули в резиновые сапоги, облачили в резиновый комбинезон и поставили в трюм на лед. Моя задача состояла в том, чтобы составить в штабели ящики с уловом.  Ящики подавали сверху, вес одного ящика был 25 килограммов, общее число — несколько сот килограммов. Высота штабеля 2,5 метра. Штормило.

Когда все закончилось, я каким-то чудом вылез наверх, добрался до кубрика, снял с себя резиновое облачение, упал на чью-то койку и мгновенно заснул. Очнулся от того, что меня трепали за плечо: «Пора, студент, вставай, будем выгружать улов» …

Вылов краба в наших водах был запрещен лет на 30. Но его ловили японцы браконьерским способом. Обычно в тумане входили в наши территориальные воды, быстро ставили снасти и уходили в нейтральные воды. Там ожидали, пока ловушки наполнятся. Также быстро входили, выбирали снасти и уходили. Эту крабовую охоту капитан устроил, в основном, для меня, потому что сдавать им этот улов было просто некуда, его не принимали.  Крабовая ловушка представляет собой вереницу плетеных из капрона корзин-мордушек высотой примерно около метра каждая. Они нанизаны на капроновый шнур с определенным интервалом. Таких мордушек на один шнур нанизывают около сорока.  Обозначает место крабовой ловушки стеклянный поплавок диаметром сантиметров сорок.

Мы обнаружили стеклянный поплавок на краю наших территориальных вод. Старпом аккуратно подвел сейнер к поплавку. Матрос его подцепил багром и втянул вместе со шнуром на палубу. Шнур заправил в лебедку и начал вытягивать на палубу плетеные корзины одну за другой. Японская шхуна стояла в нейтральных водах и освещала нас прожектором. Вдруг капитан объявил по радио: обрубайте трос, нас снесло в нейтральные воды, уходим.

Дело в том, что если мы выловили их ловушку в наших территориальных водах, то японцы могут только наблюдать и испытывать чувство досады. Предпринять они ничего не могут, даже признаться в том, что это их снасти. Потому что это они нарушили границу чужого государства. Если же они зафиксируют этот факт в нейтральных водах, то ситуация зеркальным образом меняется — получается, что наше судно совершило акт пиратства по отношению к их имуществу.  Достаточно зафиксировать координаты и название судна-нарушителя, и международный скандал, и большой штраф будут обеспечены.

Увидев, что я расстроен, капитан сказал: «Не переживай, сейчас еще найдем». Вскоре мы действительно обнаружили поплавок уже точно в наших территориальных водах. Я стоял в рыбацком оранжевом резиновом костюме и вытряхивал содержимое ловушек на палубу. Потом мне устроили королевский завтрак. Кок зачерпнул за бортом ведро океанской воды, поставил на газовую плиту. Потом кинул в кипящую воду клещи и щупальца королевского краба. Штук десять крабов упаковали мне в мешок, больше не вошло. Я попрощался со своими новыми друзьями. В последний раз нарушил границу Советского Союза и понес крабов в свой барак, где раздал девушкам. Они из них сделали сувениры.

С моей стороны эти четыре выхода в море требовали немалой самоотдачи и решимости. Каждая такая рыбалка означала следующее: после 12-часовой смены на заводе следовала бессонная ночь в море в условиях сильной качки; затем опять 12-часовая смена. Получалось 36 часов непрерывной вахты и только потом можно было уснуть. И так четыре раза за месяц. Что касается юридической ответственности за нарушение государственной границы, то санкции, наверное, были бы суровыми. В любом случае отчислили бы из университета с пятого курса, что стало бы трагедией не только для меня, но и для моих родителей.

Команда комсомольско-молодежного экипажа сейнера «Удалой» несколько лет присылала мне радиограммы в Академгородок, они доходили, как телеграммы. Потом, видимо, коллектив распался и сигналы прекратились. Но я до сих пор испытываю к ним чувство глубокой благодарности — к команде моей молодости. За невероятные, незабываемые впечатления, которые они мне подарили.

Но даже не эти приключения стали самым главным событием моей поездки на Шикотан летом 1972 года. На этом острове в 80 километрах от Японии я встретил и полюбил свою будущую жену Надю. Мы поженились через два года. Вместе уже 46 лет. У нас двое замечательных детей — сын Андрей и дочь Марина и три очаровательных внучки — Софья, Маша и Ксения. Видимо, был какой-то неосознанный смысл в этом безрассудном поступке. Награда нашла героя… Помните, Ипполит говорит своей Наде в фильме «Ирония судьбы»: «Люди разучились делать безрассудные поступки. Какая гадость эта заливная рыба» …

P.S. Когда мы уезжали на Шикотан с моим другом Колей Шишацким, подобрали котенка в студенческом общежитии. Положили в коробку из-под обуви и взяли с собой. Сначала он ехал в поезде Харьков—Владивосток, затем на теплоходе «Советский Союз». На острове студенты Новосибирского мединститута его подлечили. Кот окреп, подрос и получил вид на жительство на Крабозаводском рыбокомбинате. Наверное, не много найдется людей, которые вопреки предрассудком моряков привезли на Курильские острова морским транспортом двух котов, как я: одного в 1955 году из Петропавловска-Камчатского на самый северный остров курильской гряды Шумшу, второго — из новосибирского Академгородка в 1972 году, на самый южный остров гряды Шикотан.

Конечно, этот Дальневосточный край, где восходит солнце над нашей Родиной, невозможно не любить!

Академический период — время больших проектов

С.Г.  Летом 1975 г. вы вернулись в Академгородок из Иркутска, отработав положенные два года (по распределению) в Иркутском институте народного хозяйства. Что-то изменилось в вашем восприятии той атмосферы, которая была тогда в большой науке и в Новосибирском Академгородке в частности?  Или за прошедшие два года изменилась сама ситуация, объективно?

А.К. Я вернулся в ту же самую научно-образовательную систему, которая была и два года назад. Действительно уникальную, не только в масштабах нашей страны, но и в мировом масштабе (в то время). Но уже в другом качестве: раньше я был студентом, а сейчас стал исследователем и преподавателем. То есть моя роль в этой среде достаточно резко изменилась. Я говорю не об имущественном положении и социальном статусе (они как раз почти не изменились), а о содержании труда, уровне ответственности, составе решаемых задач.

Что касается самой атмосферы, то за два года перехода количества в качество не произошло, все выглядело по-прежнему. Варварских экспериментов над страной со стороны ее руководства не проводилось. Они начнутся позже – в 1985, 1991, 1993 и последующие годы.  Наоборот, произошло одно событие, которое придало дополнительный импульс развитию Сибири и Дальнего Востока на предстоящие десять лет, а значит, и всей сибирской науке. Я имею в виду объявленное в 1974 г. строительство Байкало-Амурской железнодорожной магистрали и хозяйственного освоения зоны БАМ.

Известно, что основным методом освоения Сибири и Дальнего Востока был проектный метод, или программно-целевой подход. Если взять вторую половину 20-го века, то после завершения реализации секретных ядерного и ракетного проектов, то есть с начала 1960-х годов, на всем огромном пространстве Сибири доминировали два суперпроекта: создание Западно-Сибирского нефтегазового комплекса и освоение ресурсов Ангаро-Енисейского региона. Именно они на протяжении нескольких десятилетий обеспечивали ускоренные темпы социально-экономического развития Сибири по сравнению со средними показателями по стране.

Все остальные проекты были несопоставимы по масштабам и объемам затрачиваемых ресурсов, хотя тоже имели важное значение (создание новосибирских Академгородка, НПО «Вектор», новосибирского метро и др.) И вот в 1974 г. объявляется старт третьему проекту национального значения, который охватывал не только Восточную Сибирь, но и весь Дальний Восток.

Сама магистраль прошла по территории шести автономных республик, краев и областей (от Тайшета до Советской Гавани), но также оказала прямое воздействие на освоение бассейна р. Лена в северном и северо-восточном направлении (это Якутия и Магаданская область), а ещё на остров Сахалин и Приморский край, где началось развитие портового хозяйства, ориентированного на внешние рынки (г. Находка, порт Восточный и др.). В совокупности эти проекты дали такой импульс развитию производительных сил Сибири, что ни о каком застое в этот период говорить не было оснований. Наоборот, здесь наблюдался экономический рост и творческий подъем.  На этот период пришлись компьютерная революция, скачкообразный рост исследований в области экономико-математического моделирования, системного анализа, автоматизированных систем управления.

Своими научными руководителями (А.М. Алексеев, А.Г. Аганбегян) я был поставлен на острие атаки проекта строительства БАМа и зоны хозяйственного освоения прилегающей к трассе магистрали территории (если говорить об экономической составляющей проекта) и посвятил этой проблеме десять лет своей жизни. Наверное, это были самые продуктивные в творческом смысле (не только в научном) годы жизни. Это было обусловлено не только личными обстоятельствами (молодость, энергия, стремление к карьерному росту), но и стечением целого ряда благоприятных факторов: высокими целями, благоприятной творческой средой, выдающимися руководителями, большими ресурсами.

О работе над проектом я достаточно подробно написал в обзорной статье, которая вышла в 2019 г. в двух номерах нашего журнала и была посвящена 45-летию с начала строительства БАМа. Желающие с ней могут ознакомиться в электронном архиве номеров по ссылке… Здесь же я хочу немного рассказать о той атмосфере, которая складывалась в ходе работы над проектом БАМа.

Для нашей исследовательской группы были открыты все двери и все источники информации. Например, заказчиком наших расчетов в течение 10 лет был Научно-методический Центр при Совете Министров СССР (это практически Кремль), что снимало любые препятствия по допуску к информации и к экспертам на уровне Москвы (Госплан СССР, Госплан РСФСР, Госстрой СССР, МПС, Минтрансстрой, другие ведомства, научные и проектные институты).

Контакты по стране обеспечивались посредством командировок и экспедиций. Как я потом сосчитал, только за три года аспирантуры у меня было 36 таких поездок по стране разной длительности. Уже с первого года аспирантуры у меня было оформлено разрешение, дающее право пользования секретной информацией разного уровня. Без этого невозможно было получить адекватное представление об объектах исследования. Например, большая часть информации о запасах полезных ископаемых имела гриф секретности.

Научное руководство Академгородком и разными направлениями нашего проекта осуществляли выдающиеся ученые и организаторы науки мирового уровня. Это сейчас, глядя почти на любого нового назначенца на пост министра, губернатора или еще выше, вспоминаешь слова персонажа романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» Азазелло (правая рука Сатаны) «Он такой же директор, как я архиерей». Тогда подобных вопросов не могло возникнуть в принципе, поскольку на вершину научной иерархии (в академики и директора академических институтов) выдвигались совершенно уникальные люди. Многие из них могли служить примером для подражания не только в науке, но и в вопросах морали и деловой этики.

Например, Абел Гезевич Аганбегян, директор нашего института (ИЭиОПП СО АН СССР), председатель Научного Совета АН СССР по проблемам хозяйственного освоения зоны БАМа, — совершенно уникальная, разносторонне одаренная личность.  Каким бы вопросом он ни занимался, все делал на самом высоком в Советском Союзе уровне. Это и сам Институт экономики, и экономический факультет НГУ, и Спецфакультет при НГУ, и журнал «Эко», и Совет руководителей предприятий СССР, и другие начинания.

Несмотря на внешнюю расслабленность и вид человека, который никуда не спешит, обладал высочайшей внутренней организованностью, будто внутри у него был вмонтирован швейцарский хронометр. Приведу пример из личного общения. Раздался звонок, не через секретаря, а напрямую, Абел Гезевич здоровается и спрашивает: «Вы не могли бы ко мне зайти, например, в 17-45, по вопросу организации Ленской экспедиции, вам удобно?». Конечно, мне удобно, особенно если учесть, что по табелю о рангах я примерно капитан, а он генерал-лейтенант, как минимум. Мы оба это знаем, но все происходит предельно вежливо, даже ласково. Главное — не опаздывать и быть готовым по вопросу. Ровно в 17-45 секретарь говорит: «Проходите, Абел Гезевич вас ждет».

Когда беседа заканчивалась, Агабегян сказал: «В следующий раз мы, наверное, встретимся 15 мая в 15-30, вы никуда не уезжаете?»). Речь шла о следующем годе, это он мне в такой форме (пятнадцатиминутной беседе «равного с равным») давал задание на год (даты и цифры здесь условные). Можно было не сомневаться — он будет в это время на месте, и никакие причины не смогут ему помешать. Так и случилось: точно в назначенное время я зашел в его кабинет с пачкой писем (штук сто) по маршруту следования Ленской экспедиции. Абел Гезевич меня ждал, как будто расстались мы вчера. Поздоровавшись, положил всю пачку писем на стол и, отгибая угол листа, стал их подписывать не читая. Здесь надо пояснить, что это были однотипные письма, просто разным адресатам.

Впоследствии выяснилось, что в одном письме я допустил ошибку. В письме на имя первого секретаря Якутского обкома КПСС вместо «Южно-Якутский ТПК» (территориально-производственного комплекса) было напечатано «Южно-Таджикский ТПК».  Якуты письмо вернули, поскольку вовсе они не таджики, а настоящие якуты. Пришлось извиняться.  Я, конечно, разницу между этими объектами знал, но допустил ошибку. В спорте это называется потерей концентрации внимания. Абел Гезевич на следующей встрече мне по этому поводу сделал замечание.

Он всегда был очень вежлив и обращался на «вы». Только в редких случаях говорил «ты», но это свидетельствовало о доверительных отношениях. Например, был такой эпизод. В июле 1984 г. наш теплоход с участниками Ленской экспедиции подходил к Тикси. В кают-компанию, где мы завтракали, вошел капитан судна и объявил, что мы только что пересекли полярный круг. Согласно многолетней традиции, пассажиров регулярных рейсов по этому случаю обливают водой и вручают именные сертификаты о пересечении полярного круга. Но в нашем случае он просто вручит сертификаты, поскольку обливать водой уважаемых ученых ему неудобно. Аганбегян встал и сказал, что так дело не пойдет. Сертификаты надо заслужить, поэтому мы будем купаться. Кто хочет купаться, обратился он к участникам экспедиции? Обычно очень отзывчивые на его предложения участники экспедиции в этот раз молча уткнулись взглядом в тарелки. За окном кают-компании было плюс два с ветром, температура воды была тоже плюс два градуса по Цельсию.

В итоге компанию академику в этом моржевании составили я и примкнувший к нам капитан судна. Он сказал, что уже 10 лет ходит по этому маршруту, но еще никто здесь не купался. Абел Гезевич спросил меня: «У тебя есть?». — Я ответил: «Конечно, есть». Мы уже понимали друг друга с полуслова. Речь шла о бутылке водки, тогда ведь была развернута кампания об искоренении этого зла, но и простывать не хотелось. Отдали якорь, спустили шлюпку, два матроса сели на весла. Пока мы спускались в шлюпку, Абел Гезевич спросил, знаю ли я, что такое эйфория? Услышав отрицательный ответ, пояснил: «Сейчас узнаешь. Это когда тепло зарождается в районе пупка, а затем быстро распространяется на все тело».

Четвертым в шлюпку сел сотрудник Иркутского отдела нашего института В.П. Гуков. Ему, как кандидату географических наук, было поручено быстро разжечь костер и запечатлеть наше погружение в ледяные воды устья Лены, а также разлить недрогнувшей рукой содержимое бутылки в три стакана. Возникает вопрос: это что за институт был такой, если примерно тридцатый по рейтингу его сотрудник (Г.И.Фильшин, начальник Иркутского отдела института) в 1991 станет заместителем председателя Правительства РФ?

Мне бы хотелось от всего сердца пожелать Абелу Гезевичу долгих лет жизни и еще много лет вдохновлять всех выпускников созданной им научной школы своим творчеством и жизнелюбием.

Людей с такой силой воли рядом просто нет…

Преемником А.Г. Аганбегяна  после его отъезда в Москву стал академик А.Г. Гранберг, впоследствии мой «тройной» шеф: по линии Института (в период 1986—2000 гг. я возглавлял Новосибирскую экономическую лабораторию); по линии НГУ (я был у него заместителем  на кафедре матметодов) и по общественной работе — он был председателем Новосибирского областного экономического общества, я его заместителем. Звал он меня обычно по имени, я его, естественно, по имени-отчеству.

Ни у кого не возникало сомнений, что именно он является самым достойным преемником А.Г. Аганбегяна в качестве руководителя Новосибирской научной экономико-математической школы. Он, конечно, уступал своему предшественнику по ряду позиций (организационный талант, дипломатия, сибирская тематика), но добился выдающихся результатов по тем направлениям, на которые был сконцентрирован. Это теория экономико-математического моделирования с приложением на национальный уровень и преподавание математических методов в экономике в университетах с опорой на кафедру в НГУ.

В этот период в СССР были созданы две альтернативные системы моделирования экономики СССР, ориентированные на использование растущих по экспоненте вычислительных мощностей ЭВМ (в первую очередь, отечественных). В Москве это модельный комплекс «СОФЭ» (Система оптимального функционирования экономики), разработанный в ЦЭМИ АН СССР под руководством академика Н.П. Федоренко. В Новосибирске — модельный комплекс «ОМММ» (Оптимизационная межотраслевая межрегиональная модель), в латинской транскрипции — «SIRENA», созданный под руководством академика А.Г. Гранберга.

    Александр Григорьевич известен в профессиональной научно-преподавательской среде как ведущий в России и странах СНГ ученый по проблемам разработки и применению моделей межотраслевого баланса и автор базового учебника по математическим методам в экономике. У меня он вызывал восхищение своей целеустремленностью и силой воли. Вместо библейского слогана «встал и пошел» к нему было больше применимо словосочетание «встал и побежал». Во всех местах, где мне с ним вместе доводилось находиться, он с раннего утра бегал — в любую погоду, и в снег, и в дождь, и в мороз. Никому этого своего хобби не навязывал и специально не демонстрировал. Видимо, понимал, что людей с такой силой воли рядом просто нет…

Вспоминается эпизод из Обь-Иртышской научной экспедиции (лето 1986), посвященной проблеме переброски части стока Иртыша и Оби в Среднюю Азию. Экспедиция была международной- российско-казахстанской.  Российскую сторону представляло Сибирское Отделение АН СССР, казахскую — Госплан Казахской ССР.  У экспедиции было два научных руководителя: А.Г. Гранберг с нашей стороны и Эдыге Айтжанович Туркебаев (директор ЦЭНИИ Госплана Казахстана) со стороны Казахской Республики. Начальник экспедиции при таком необычном научном руководстве был один, это был я. У нас были перпендикулярные взгляды на проблему: мы были против переброски, казахи — за. Поскольку страна была единой, решили сузить неопределенность путем масштабного совместного обследования региона Обь-Иртышского водного бассейна и проведения оценочных расчетов.

На мелкосидящем судне на подводных крыльях типа «Полесье» экспедиционный отряд прошел маршрут от верховьев Иртыша на советско -китайской границе до Омска. Обследована была экономика трех областей северного Казахстана- Семипалатинской, Павлодарской, Восточно-Казахстанской. Затем была обследована Омская область. В Омске экспедиционный отряд перегрузился на большой рейсовый теплоход, который специально под нашу экспедицию по решению министра речного транспорта РСФСР был временно снят с маршрута (расписания) и передан в наше полное распоряжение. На нем мы прошли путь по Иртышу и Оби до Салехарда, обследуя по маршруту экономику Тюменской области, Ханты-Мансийского и Ямало-Ненецкого округов.

С содержательной точки зрения это очень обширная проблематика, я на ней останавливаться не буду. Просто вспомню несколько эпизодов эмоционального плана. Когда казахи устроили нам торжественный ужин в национальном стиле (это было в Павлодарской области), Гранбергу, как самому почетному гостю, принесли на серебряном блюде голову барана. Ее надо было разрезать и съесть. Как вишенка на торте, сверху красовался бараний глаз, его тоже полагалось съесть. Оглядев все это великолепие, наш спортивный академик сказал: «нет-нет, я глаза не ем, на ночь есть вредно и вообще уже поздно. Спокойной ночи!». Хотя мы (доценты с кандидатами) изо всех сил пытались «заесть» и «запить» это недоразумение, веселясь с казахскими товарищами до утра, обида осталась…

В этой же Павлодарской области мы спросили сопровождающих нас местных партийных работников, нельзя ли где-нибудь сходить в баню. После посещения Экибастуза и других пыльных объектов хотелось как следует попариться.  Тогда шла Андроповская борьба со злоупотреблениями, и все сауны на предприятиях под давлением партийных и прочих органов были закрыты.  Но нам повезло. На следующий день предстояло посещение глиноземного завода, и при нем находилась единственная не закрытая в городе сауна. Как объяснили партийцы «этот директор нас не слушается. Поэтому баню не закрыл, и мы к нему иногда обращаемся для приема почетных гостей. Никогда не отказывал и сейчас не откажет».

На ступеньках сауны нас встретил неприметного вида мужичок в рабочей спецовке.  Сказал, «пойдемте, я вам покажу, как все здесь работает. Сам я, к сожалению, с вами остаться не могу. Недавно перенес инфаркт, врачи пока не разрешают». Сауна была очень крутая по тем временам. Мы решили, что это был начальник банно-спортивного комплекса. На следующее утро, войдя в кабинет генерального директора предприятия, мы увидели нашего вчерашнего знакомого в черном костюме со звездой героя социалистического труда на груди. Было очевидно, что он еще и депутат Верховного Совета, как минимум, Казахстана. Приветливо поздоровавшись и предложив нам садиться, хозяин кабинета нажал какую-то кнопку на нижней поверхности своего стола. Шестиметровая стена за его спиной куда-то отъехала и обнажила потайную комнату, в которой стояли шесть девушек в национальных костюмах с внешностью солисток ансамбля «Березка». В руках у них были подносы с пиалами с чаем, фруктами и сладостями. Такие номера мне приходилось видеть только в голливудском кино.

Что можно было ожидать от человека с такими отточенными повадками? Нам была предложена часовая лекция про отрасль и предприятие в исполнении генерального директора, двухчасовая экскурсия по заводу в сопровождении главного инженера, ответы на интересующие вопросы со стороны ведущих специалистов, информационные материалы (их подготовили, пока мы были на экскурсии), обед в заводской столовой, сувениры на память. «Нет, ну ты видел?» спросил меня Гранберг, когда мы вышли из проходной завода. «Угу», коротко ответил я. Было очевидно, что мы напоролись на профессионала в своем деле, возможно лучшего в стране. Тем и прекрасны были эти экспедиции, что за один день можно было получить сущностное понимание проблемы, самостоятельно разобраться в которой с помощью книжного знания иногда было невозможно.

Когда наш теплоход подходил к Ханты-Мансийску, и мы стояли на палубе, Гранберг подошел ко мне и сказал: «держи Туркебаева, чтобы не выпрыгнул. Сейчас будет много воды». Действительно, в этом месте Обь сливается с Иртышом и становится шириной в четыре километра. То есть в его поведении было много ироничного, даже ребячьего, что со статусом академика не всеми ассоциировалось.

В последний раз я разговаривал с Александром Григорьевичем в 2006 году, когда приглашал его приехать на конференцию статистиков в Белокуриху. Он ответил, что с радостью бы приехал и даже не из-за конференции, а чтобы увидеть нас, своих учеников. Но в силу сложившихся обстоятельств должен лететь в это же самое время на международную конференцию на Аляску.

*  *  *

Третьим и тоже всемирно известным академиком, работавшим в нашем институте в те годы, была Татьяна Ивановна Заславская — основатель Сибирской научной школы социологии. Поскольку мы занимались районами нового освоения, где практически не было населения, то социологическими методами в своей работе не пользовались. Мы, конечно, были знакомы с ее докладами на научных советах и конференциях и соприкасались в рамках учебного процесса. Тогда не было кафедры социологии и соответствующей специальности, и будущие работники ее отдела писали работы в рамках специальности «экономическая кибернетика». По степени сложности они явно проигрывали тем работам, которые были выполнены по тематике моделирования экономики. Мы никак не могли понять- где здесь наука: взять список из нескольких вопросов, заполнить анкеты, потом посчитать, потом посчитать сколько за белых, красных, зеленых… на основании этого написать словесный комментарий.

В общем, когда мы (молодые кандидаты экономических и физико-математических наук, сидевшие в ГЭК) ставили очередной «трояк» очередному будущему светилу социологической науки, следовало ожидать прихода Татьяны Ивановны, и она действительно иногда приходила, если не была в командировке. Защиты проходили в Институте экономики (не в НГУ) в нескольких десятках метров от ее кабинета. О значимости этих визитов говорит тот факт, что это была не обычная Татьяна Ивановна, а одна из двух женщин -академиков на весь 280-миллионный Советский Союз (вторая, кажется, была Н. Бехтерева, директор Института мозга в Ленинграде). По эмоциональному накалу это было похоже на речь разгневанной Татьяны Анатольевны Тарасовой в телевизионном шоу «Ледниковый период».

Смысл сказанного сводился к следующему: «Ах, это опять вы! Как вы смеете занижать оценки моим студентом, если сами ничего не понимаете в социологии!». Мы виновато моргали из-того, что огорчили такого человека, но стояли на своем. Ее слова про социологию были справедливы, но было справедливо и следующее высказывание: «заблуждения многолики, а правда у каждого своя!». Здесь я хотел бы подчеркнуть другую мысль: в той ситуации индивидуальной подготовки кадров и совместной творческой работы с молодежью маститые ученые относились к своим ученикам, как к родным детям, а иногда и лучше.

*  *  *

Кроме того, в здании нашего института работал всемирно известный археолог и этнограф академик А.П. Окладников, Герой Социалистического труда, основатель Сибирской научной школы археологии. Про него вообще ходили легенды. Он был в археологии почти как Лев Толстой в литературе. Ученых такого уровня, о которых сказано выше (не только по квалификации, но и по официальному статусу) не было ни в одном регионе к востоку от Москвы вплоть до побережья Тихого океана.  Здесь же они находились на расстоянии вытянутой руки. Их можно было слушать, читать их труды, общаться, с ними можно было спорить, обсуждать проблемы. К ним можно было обратиться за помощью и советом.

Кроме того, в нашем здании (это проспект М. Лаврентьева, 17) на втором этаже находился президиум СО АН СССР, в состав которого входили крупнейшие ученые и организаторы науки того времени: Г.И. Марчук, академик, математик, герой социалистического труда, будущий президент Академии Наук СССР; В.А. Коптюг, вице-президент РАН, герой социалистического труда; А.А. Трофимук-геолог, академик, первооткрыватель нефти Поволжья, герой социалистического труда и целая плеяда других выдающихся ученых. Поскольку большинство из них возглавляло научные советы по разным направлениям. а актовый зал у нас был общим, мы часто имели возможность слушать их доклады, а иногда и участвовать в обсуждении.

То есть даже в стенах одного нашего институтского здания кипела разнообразная творческая жизнь. Кроме того, были регулярные командировки в Москву, на научные конференции, на объекты исследований.  Одной из самых емких и насыщенных форм работы были научные экспедиции. Они тщательно готовились и проводились в летние месяцы. За рассматриваемый период (1975 -1985 гг.) их было проведено около десяти, то есть практически ежегодно. Две из них — Ленскую (1984) и Обь-Иртышскую (1986) я упомянул.

Но были еще экспедиции по Амуру, Алдану, Витиму (знаменитая Угрюм-река в романе В. Шишкова), по Амуро-Якутской автодорожной магистрали (АЯМ), по притрассовой автомобильной дороге БАМ (1976), по БАМу (1983, 1985). В некоторых я был участником, а в некоторых -организатором экспедиции.

В приведенном выше тексте я ограничился упоминанием ученых только высшего уровня (академиков АН СССР), с которыми мне довелось в этот период работать, встречаться, взаимодействовать. Но было еще очень много людей -друзей, коллег, соратников, с которыми довелось работать, дружить и общаться в этот период, всех просто невозможно назвать в формате интервью. Назову лишь одного-своего научного руководителя по кандидатской диссертации, Анатолия Михайловича Алексеева, доктора экономических наук, руководителя отраслевого отдела ИЭиОПП СО АН СССР.

29 октября 1976 г. у нас родилась дочь Марина. Роддом находился в Академгородке прямо напротив нашего общежития. Я просто на руках перенес ее через дорогу, и первую свою ночь за пределами роддома Марина провела в моей аспирантской комнате №509 студенческого общежития №7 экономического факультета НГУ. Жить с маленьким ребенком в таких условиях было невозможно, и на следующий день они вместе с мамой переехали к родителям жены на другой конец города.

В это время в очереди на жилье в Институте экономики возникла нестандартная ситуация: в цепочке очередников появилась двухкомнатная смежно-изолированная квартира в районе ОбьГЭС. Первоочередники, стоявшие в очереди на жилье много лет, получать ее отказались, поскольку квартира находилась на другом берегу Оби, хотя и в том же Советском районе, и была смежно-изолированной. Другим очередникам отказали, потому что они не отвечали нормативным требованиям (состав семьи и др.). А.М. Алексеев сказал мне: «Я вцеплюсь в эту квартиру мертвой хваткой». И действительно, произошло чудо: в 26 лет мне выдали ордер на эту квартиру.

Этого не могло произойти по пяти причинам, и каждой из них (одной) было достаточно, чтобы этого не случилось: 1) я вообще не стоял в очереди на жилье в Институте экономики; 2) я там вообще не состоял в штате, поскольку был оформлен совместителем на пол ставки; 3) моя трудовая книжка лежала в НГУ, где я был аспирантом очного обучения, но в очереди на жилье в НГУ  тоже не стоял; 4) я был целевым аспирантом от Иркутского института народного хозяйства и в соответствии с законом через полгода был обязан  вернуться в Иркутск; 5) в Иркутске государство уже выделило мне жилье и по действовавшим нормативам его было достаточно для такого состава семьи. Это было известно, я этого не скрывал.

При существовавшей тогда строгости законов это был совершенно немыслимый «букет» нарушений. Что удивительно: все об этом знали, и никто «куда надо» не написал. Мне кажется, что фамилии авторов этого решения я знаю и в очередной раз могу сказать им спасибо — это А.М. Алексеев и А.Г. Аганбегян. Этот дуэт мог пробить любую стену. Но вот то, что никуда не написали и вообще никак не возразили, это действительно чудо. Те, кто жил в это время, помнят какие шекспировские страсти кипели по поводу жилищного вопроса. Не зря ведь Воланд в «Мастере и Маргарите» говорит: «люди у нас хорошие, но их испортил квартирный вопрос».

Я неоднократно замечал, что в какой-то ответственный момент откуда-то свыше поступает помощь -не избыточная, но необходимая. Примерно через месяц после вселения ко мне поступил пятитонный контейнер из Иркутска. Мой друг с кафедры матметодов Иркутского Нархоза Ю.П. Говорин прислал польский мебельный гарнитур «Коперник». Это был невероятный дефицит, но у Юры сестра работала начальником отдела торговли города Шелехова (спутник Иркутска). Те, кто не прожил до этого 10 лет в общежитии, не сможет понять, какое это счастье, вселиться в собственную относительно благоустроенную квартиру.

В 1979 г. я успешно защитил кандидатскую диссертацию. На защиту приехал отец. Защита прошла блестяще, но кто-то втихаря кинул один «черный шар» Потом поехали ко мне домой отмечать защиту. Никогда я еще с таким наслаждением не тратил честно заработанные деньги, как на этот домашний банкет. До сих пор не представляю, как поместилось 27 человек в одну комнату (как шпроты в банке). Приехал Алексеев, отец к нему долго приставал: «как можно ничего не сказать вслух, а втихаря кинуть черный шар, на фронте такие долго не живут». Анатолий Михайлович терпеливо объяснял, что это на фронте, а в науке еще как живут, и еще нас переживут. Он даже знает, кто это мог сделать, но в данном случае это даже неплохо, поскольку создает видимость дискуссии. Отец ему отвечал, что хорошего в этом ничего нет. подлость есть подлость, какой бы хорошей видимостью она не прикрывалась.

А через год пришла беда: во время командировки в Москву в возрасте 41 года в результате сердечного приступа скончался Анатолий Михайлович Алексеев. Это произошло в номере гостиница Россия, в ста метрах от Кремля. В этой гостинице были очень длинные коридоры и призыв о помощи никто не услышал. Его сыну Мише в это время было 10 лет. В 2019 году в Новосибирском государственном университете экономики и управления (НГУЭиУ) Михаил Анатольевич Алексеев блестяще защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора экономических наук. Как и его отец, более сорока лет назад. Я зачитывал протокол счетной комиссии Диссертационного совета о присуждении ему ученой степени. Он очень похож на своего отца.

8 января 1985 года у нас родился сын. В честь моего отца мы назвали его Андреем.  Как и его сестра Марина, он родился в Советском районе г. Новосибирска, только на другом берегу Обского моря.

Если говорить об общем ощущении моего «Академического периода» (1975-1985 гг.). то мне кажется, что он был очень удачным для хозяйственного освоения Сибири и для тех людей, которые были заняты научным сопровождением этого процесса. Во всяком случае, в моем окружении, которое я мог ощущать и наблюдать. Возможно, мне не удалось это ощущение данным текстом передать, но на мой взгляд, оно могло быть описано девизом мушкетеров: «Один за всех, и все за одного!». Известно, что этот девиз включен в качестве составной части в текст конституции Швейцарии.

Ну а потом под идущий на полном ходу мощный локомотив и ведомый им состав был забит «башмак» (это железнодорожный термин); в вагоны с пассажирами был впрыснут веселящий газ, и с обеих сторон от состава мародеры начали разбирать рельсы и шпалы…

В последний раз тезис об опережающем развитии Сибири был одобрен на заседании Политбюро ЦК КПСС в 1985 г., которое вел уже новый генсек М. Горбачев. Но это была ложь. Реально последовало то, что написано в предыдущем абзаце.
Поделиться:

Добавьте нас в источники:

Если вы хотите, чтобы ЧС-ИНФО написал о вашей проблеме, сообщайте нам на SLOVO@SIBSLOVO.RU или через мессенджеры +7 913 464 7039 (Вотсапп и Телеграмм) и социальные сети: Вконтакте, Фэйсбук и Одноклассники

Новости партнеров: